Вэс Нискер - Безумная мудрость[Перевел с англ. С.Рысев]

Луна! Артемида! Великая богиня прекрасного прошлого человечества! Не собираетесь же вы убедить меня в том, что ее светильник угас?.. Она не мертва. Но, быть [233] может, мертвы мы — крохотные современные черви, наполняющие свои гнилые оболочки мыслеформами, лишенными чувственной реальности. Когда мы говорим, что луна мертва, мы говорим о собственной омертвелости. Уж не думаем ли мы, жалкие черви с очками, телескопами и мыслеформами, что действительно лучше осознаем, более живо воспринимаем Вселенную, чем это делали люди в прошлом, называвшие луну Артемидой, Кибелой или Астартой? Уж не думаем ли мы, что лучше знаем луну, чем знали ее они?.. Неужели вы полагаете, что способны разобрать Вселенную на части: угасший светильник здесь, газовый шар там, немного дыма где–то еще? Как по–ребячески наивно все это — как если бы Вселенная была задним двором какого–нибудь созданного руками людей химического завода! В каком глупом свете выставляет себя человек, когда он хочет показать себя умным, полагая, что дает единственно верное и окончательное описание Вселенной! Неужели он не может понять, что описывает всего лишь самого себя, и что та личность, которую он описывает, — это всего лишь одно из наиболее безжизненных и безотрадных состояний, в которых может пребывать человек? Когда человек изменяет состояние своего бытия, он нуждается в совершенно ином описании Вселенной, и поэтому Вселенная показывает ему совершенно иное свое естество. Верно ли наше описание? Ни на йоту, как только вы меняете состояние своего сознания или состояние своей души. Наше состояние сознания становится просто невыносимым. Мы должны его изменить. И когда мы его изменим, наше описание Вселенной станет совсем иным. Мы не станем называть луну Артемидой, но ее новое имя будет более созвучно Артемиде, чем какому–нибудь угасшему светильнику или потухшему шару. Мы не вернемся к халдейскому образу одушевленных небес. Но небо снова станет для нас живым, и этот образ будет также воплощать в себе тех новых людей, которыми мы станем.

Перед тем как мы покинем вселенную современной науки, безумная мудрость хотела бы напомнить нам о принципе неопределенности Гейзенберга и теории относительности Эйнштейна. Принцип неопределенности гласит, что мы по сути не в состоянии постичь субатомную реальность, потому что она меняется в зависимости от того, как мы пытаемся ее оценить.

В дополнение этому, теория относительности утвержда [234] ет, что все измерения и выводы зависят от положения и скорости перемещения наблюдателя. Другими словами, невозможно «припереть к стенке» ни ученого, ни субатомную реальность. Похоже, что наблюдатель и объект наблюдения исполняют вместе какой–то бесконечный танец, но не в силах сделать паузу, которая оказалась бы достаточно продолжительной для того, чтобы можно было сделать четкий снимок. Науке не присуща ни объективность, ни знание абсолютной истины. Мы не в состоянии понять реальность потому, что мы находимся внутри нее… мы — это она. Мы всегда вместе, что бы с нами ни происходило.

Сознание предшествует всем вещам, сознание господствует над всеми вещами, сознание творит все вещи. Гаутама Будда

В эту позднюю эпоху цивилизации, когда наши прежние мифы и верования одряхлели, наука вызвалась занять их место, дав новые формулировки лавине все тех же старых, остающихся без ответа вопросов.

Новая научная парадигма предлагает нам куцую, непостижимую реальность, полную загадочных кварков, пионов, глюонов и антипротонов, подверженную сильным и слабым взаимодействиям, оставляя нас в конце концов в полной неопределенности, когда вероятно лишь одно: что мы по–прежнему ничего не знаем. Так что давайте–ка отправимся теперь в храм — церковь новейшего образца.

Первая церковь Науки

Собор Святых Исаака и Альберта. Куполообразной формы потолок представляет собой огромный вращающийся планетарий. Он демонстрирует панораму небес, простирающуюся до тех границ, до которых добрались в своих исследованиях астрономы. Эти границы находятся в миллиардах световых лет от нас.

В нишах собора выставлены голограммы святых от науки, причем каждый из них показан в тот момент, когда на [235] него снизошло озарение: Гераклит стоит в своей вечно изменчивой реке; Галилей смотрит через телескоп на звезды; Евклид держит в руках линейку и угольник; Ньютон застыл в важной позе, на голове у него спелое яблоко; Эйнштейн стоит перед кривым зеркалом, высунув язык; у Шрёдингера на плече пристроилась его кошка; у Гейзенберга какой–то неопределенный вид.

На витражных стеклах часовни изображены сцены из истории эволюции. При входе в церковь представлен современный гомо сапиенс; идя по проходу в сторону алтаря, мы движемся в глубь времен. На последнем витраже перед алтарем показан одноклеточный организм.

На пьедесталах по обе стороны алтаря помещены две гигантские статуи — точные копии атомов водорода и гелия. На алтарной стене вращаются по своим орбитам электрические модели других атомов (разумеется, выполненные в увеличенных размерах), сталкиваясь друг с другом и взрываясь со световыми вспышками, давая прихожанам возможность ощутить динамичную реальность заряженных частиц.

Там, где должно было бы находиться христианское распятие или иудейский ковчег, помещен священный символ Первой церкви Науки — эмблема с шестью белыми точками на черном фоне, изображающая шесть известных кварков. Святой секстет: Верхний, Нижний, Самый Верхний, Самый Нижний, Странный и Очарованный. Изначальная реальность. АМИНЬ. Черный фон символизирует пустоту, из которой все произошло, или черную дыру, которая была в начале начал, или, быть может, «темное пятно», первопричину — тайну, которую еще предстоит разгадать.

Мы входим р церковь во время службы. Каждый из прихожан, облаченных в белый лабораторный халат, повторяет слова литургии — водород, гелий, литий, бериллий, бор, углерод и далее по Периодической таблице. Затем все преклоняют головы и начинают молиться о том, чтобы Всеобщая Теория скорее себя прославила. Наконец, все собравшиеся затягивают то, что является в Первой церкви Науки аналогом «Аве Мария», ее священным гимном, ее великой мантрой — атом ах хум, атом ах хум, атом ах хум…

ИСКУССТВО НАШИХ ДНЕЙ

Довольно шедевров.

Наиболее радикальные художественные течения XX века, быстро сменявшие друг друга, стремились ниспровергнуть своих предшественников, следуя указаниям Арто. Непрекращающиеся революции в искусстве носили разные названия: кубизм, футуризм, супрематизм, конструктивизм, синхронизм, модернизм, дадаизм, сюрреализм, абстрактный экспрессионизм, экзистенциализм, битничество, ситуативное, психоделическое искусство, рок, поп, новая волна. и … (впишите название движения, которое появится завтра). Современные писатели и художники бросают вызов традициям, попирают ранее общепринятые идеалы морали и красоты, стирают грани между различными направлениями искусства и опровергают на каждом шагу здравый смысл. Искусство в XX столетии стало откровенной демонстрацией безумной мудрости.

Различные направления искусства XX века подняли настоящий мятеж против царящей в культуре определенности. У этого мятежа были яркие исторические прецеденты — бунт даосизма против конфуцианства, раннего христианства против власти Римской империи, романтизма против примата разума — борьба, возможно, столь же древняя, как и наши «два полушария мозга». 237

ДАДА — это добровольная ломка мира буржуазных идей. Девиз дадаистов

Художественная литература не может жить в мире с духом нашего времени: если она намерена и дальше исследовать еще не исследованное, и дальше развиваться как художественная литература, она может сделать это только в том случае, если будет развиваться в направлении, противоположном тому, в котором движется мир. Милан Кундера

В XX веке эта борьба велась между художниками–гуманистами и художниками–рационалистами: две культуры, два типа сознания.

Не раз искусство XX века бросало прямое обвинение материализму и милитаризму нашего времени. Эти протесты носили самый разнообразный характер: начиная от искаженных страданиями образов на картине Пикассо «Герника» и кончая версией американского гимна, исполненной Джими Хендриксом на своей завывающей гитаре в честь двух артисток — одна из них была американкой, а вторая — вьетнамкой, — привязавших себя друг к другу двенадцатифутовой веревкой и пробывших в таком состоянии целый год.

Этот век был полон преступных деяний, которые осуществлялись во имя великого гуманизма. Многие деятели искусства всходили на баррикады, пытаясь привлечь наше внимание к той лжи, в которой увязли правительства и те, кто любит погреть руки на политике. Таким образом они хотели показать нам, как можно избежать варварства и насилия.